Всё в дыму… [СИ] - Aruna Runa

– Ладно, если поймаете того малювальника, нам двадцать пять процентов! – выпалил Клоп на одном дыхании.

– И чтобы гетман Стерх принял нас в свой отряд, – добавил Арсений. – Здесь были охотники, но мы не стали им ничего рассказывать. Пусть сами ищут.

Ди уловил в его голосе мстительную досаду.

– Что за малювальник? – Он постарался не выказать свой внезапно возникший, и тоже шкурный, интерес.

– Ну… – Арсений понизил голос. – Мы знаем, кто тут все разрисовал. То есть не знаем, но видели… В общем, знаем. Ну, короче говоря…

Короче говоря, Ди заставил их отойти в тенек ближайшего кипариса – посеченного и с обломанной верхушкой, но живого – и "начать по порядку и с самого что ни на есть начала".

Понадобилось много греевской выдержки, потому что подростки восприняли его приказ буквально и полчаса потратили на выкладывание истории своего немаленького семейства.

Насколько слушающий вполуха Ди разобрался в хитросплетениях этой редкостной тягомотины, одна из то ли тетушек, то ли прабабушек всю жизнь ухаживала за какой-то родственницей семерых Арсениев – такой древней, что она своими глазами видела в зоопарке живого тавра и застала торжественное открытие первой станции краймского метрополитена. И даже успела поработать на подземном строительстве.

Тетя Аркаша-Шахимат – так ее звали – рассказывала всем, кто имел несчастье оказаться поблизости, о том, какой прелестницей когда-то слыла. И как один сраженный наповал ее внешностью художник – "малювальник, то есть" – презрев законы божии, написал ее портрет в полный рост. Подумаешь! Гордая девушка, разумеется, отказала дурачку во взаимности.

Малювальник был странным и вместо холста использовал наружную стену собственного дома. Дом сожгли, малювальника выперли из деревни, а Аркашу-Шахимат срочно выдали замуж за хорошего человека и подальше от родных пенат. Когда же хороший человек превратился в плохого и отправил красавицу-жену самостоятельно зарабатывать на свои прихоти, не имеющая образования или талантов Аркаша-Шахимат в конце концов оказалась в подземке.

Она выписывала и закрывала наряды рабочим, караулила их лопаты и обеды, иногда помогала убирать строительный мусор. Нежные женские ручки быстро покрылись несводимыми пятнами и мозолями, осиная талия утонула под слоями жира, а черты лица исказила маска смиренного равнодушия. Конечно же, знаменитый малювальник не узнал в хмурой оплывшей бабе, которая на открытии очередной станции метро наступила ему на ногу и была тут же отогнана негодующими начальниками в костюмах, свою бывшую возлюбленную.

Баба спряталась за ближайшей мраморной колонной и всю церемонию не сводила глаз с почетного гостя, величайшего художника всея и всех, бывшего и нынешнего мужа дух десятков известных на весь свет красоток, отца кучи гениальнейших детей, автора метрополитенных статуй, мозаик и росписей, и прочая, прочая, прочая. Он жил на Большой земле, навещая тогда еще полуостров Крайм лишь по особым приглашениям и государственным праздникам, водил дружбу с Бессменным и Бессмертным Прокуратором Наталко, а в свободное время самоотверженно стоял у кормила культуры и искусства.

Аркашу-Шахимат же дома ждал нелюбимый супруг и шестеро вечно орущих и дерущихся отпрысков, за которыми присматривали выписанные из деревни престарелые мужнины сестры. Она всю жизнь так страдала, а этот негодяй ее даже не узнал! Или – скорее всего – сделал вид, что не узнал. А ведь клялся в вечной любви, предатель! Жаль, что на ней в тот день были обычные пролетарские лодочки с дерматиновыми бантиками, а не какие-нибудь шикарные туфли на острых железных шпильках, чтобы насквозь проткнуть его подлую ногу!

Если коротко, тете Аркаше-Шахимат, ввиду отсутствия подручных средств, пришлось проклясть неверного возлюбленного, наслав на него и его потомство до семьсот семьдесят седьмого колена все, что только пришло ей в голову. Особенно удачным ходом стало "шоб у вас у всех зенки повылазили", ибо, понятное дело, художник без глаз – как без рук.

И лишь оказавшись в тот день в родном гнезде и надавав скачущим по двору детям подзатыльников, поняла Аркаша-Шахимат интересную вещь: прожитые годы не оставили на гадком малювальнике ни малейшего следа. Будучи отцом и дедом, он ничуть не изменился, все так же роскошно сверкал, подлец, бирюзовыми очами, жемчужными кудрями и сахарными зубами. И отказывался меняться и дальше, вплоть до того дня, когда начало сбываться тетушкино проклятье, малювальников объявили вне закона и прогнали слепнуть под землю, а у самой Аркаши-Шахимат выпал последний коричневый зуб.

Он просто исчез, этот Джонни Грей, растворился, будто и не было. Болтали еще, что он – совсем не тот, за кого себя выдавал, и даже рисовать и все прочее вообще не умел, а заставлял работать кого-то другого.

Так вот, к чему это все. Тетя Аркаша-Шахимат к концу жизни окончательно тронулась умом и твердила, что малювальники – на самом деле самолично ею "порченные греи", хотя любой дурак знает, что греев из Крайма давным-давно вывезли, а чертовы малювальники – всего лишь чокнутые мутанты, наподобие сказочных Зеленых Человечков.

Про Джонни Грея в Буратино написано, что он был министром просвещения – электричества, то бишь, – пока не скончался от гангрены ноги, вызванной укусом ежа. Вранье, естественно. То есть принятая правительством и обоснованная историками точка зрения. Ну, короче, вы поняли.

Еще тетя Аркаша-Шахимат говорила, что картины малювальников живые и через них ходит "желтоглазое зло на шести крысиных лапах"… Правда, это потому что у нее было шестеро детей, которые досаждали ей, словно крысы, пока не перемерли от старости.

Так вот, тетя наконец преставилась. А перед смертью строго-настрого наказала похоронить ее на старом каратарском кладбище и непременно в полдень, "пока зло ничего не видит от солнца". Ага, так и сказала. Хоть сюда мульон лет уже никто не ходит, родители всех Арсениев, посовещавшись, решили уважить последнюю просьбу несчастной бабки и выбрали место для новой могилы – "где-то туточки, промежду старыми".

Но когда они начали копать, земля провалилась "ажно до самого донышка", а из ямы послышалась стрельба и крики. Родичи Арсениевские в страхе разбежались, тетю Аркашу-Шахимат с кучей извинений оттащили в крематорий, а на кладбище с тех пор начались какие-то шевеления – в основном, по ночам. То надгробие само собой упадет, то яма появится – не от бомбежки, а как бы изнутри прорытая.

Каратары наняли сторожа, поселили его в рощице, шалашик поставили и пулеметик ручной выдали. Но сторожить ему пришлось недолго: в одну ночь вышел он из шалашика и увидел, как с каждого камня могильного смотрят на него светящиеся запрещенными красками лица. Так и скопытился на месте, и зарплату первую получить не успел, сердце отказало.

Намалеванные на плитах портреты попытались сначала стереть, а потом закрасить. Однако это была настоящая краска настоящих азомок: она проступала сквозь все, да и камень, на который ее нанесли, чуть не насквозь проела. Пока каратары решали, как беду поправить, на кладбище напали банды Порублюка, Завалюка и Прикусака, ради такого случая объединившиеся.

Как не слышали? Это ж терророформеры – ну, которые умываются кровью бабушек и детей, а еще хотели распространить запрет на изображение живых существ на всю территорию Крайма. Нам в школе на истории рассказывали. В общем, в городе болтать начали, что на нашем старом кладбище мертвые из земли вылезают и светятся, а они узнали и вот… покрошили тут все… пожгли.

Теперь Арсении по очереди караулят погост, а старшие тем временем соображают, как бы все вернуть взад. Останки, наверное, захоронят кучей, а оскверненные и разбитые плиты придется к морю тащить. Вода смывает грехи и воистину уничтожает человеческую память о прошлом.

Охотники приходили, носами землю рыли, ни фига не нашли, сказали, что ямы эти никуда не ведут, а памятники – да, малювальники разрисовали. Охотники важничали чересчур, объяснять ничего не захотели, да еще нахально потребовали, чтобы братья им рассказали, если заметят тут кого, забесплатно. Но Арсении дураками никогда не были: пообещать – пообещали, а самое важное-то как раз и скрыли.

В прошлый караул видели они живого малювальника, часа в четыре пополудни. Из-за рощи он шел, со стороны города, и корзинку с красками-кистями нес. Братья под кустом спрятались; хоронясь, смотрели, как он камни разбитые осматривал; замерев, слушали, как языком цокал. И глаза его на солнце поблескивали – не бельмами, а как у нормальных людей. Зрячий он, малювальник этот. И картины рисует – днем.

**35**

Орадио неистовствовало. Победа близка! Бомбардировки прекратились! Не потому что план ЗАД и США по артподготовке выполнен и теперь на территорию Крайма вступят наземные войска. Во-первых, никто никуда не вступит, поскольку остров дрейфует и нужно его еще найти. Во-вторых, бомбы по-прежнему падают, но тупые заграничные летчики, которые не в состоянии с воздуха отличить воду от суши, недавно фугасили пустое северное побережье, а теперь увлеченно обрабатывают оставленное позади Понтовое море, лупя по брошенным на его дне могильным плитам с краймских кладбищ.